Хорошей иллюстрацией стихийно-бессознательного формализма в Педагогике может служить рассказ, однажды помещенный в «Пионерской Правде» под заглавием «Родительский День» (15.Х.1946)

В рассказе этом повествуется о том, как ученица Средней Школы, Ольга, задержавшись на прогулке после возвращения из Школы, не управилась с уроками и получила «двойку» по литературе, как эта отметка тяжело подействовала и на девочку, и на ее мать, и как, поняв свою «вину», Ольга загладила ее в дальнейшем, получив «пятерку» к радости обеих: матери и дочери.

Бесхитростный по теме и по языку рассказ этот написан «Bona Fide» с самыми благими воспитательными целями: наглядно показать, как нерадение в приготовлении уроков наказуется, а прилежание поощряется.

Именно так восприняла это двойное происшествие своей учебной жизни главное действующее лицо рассказа: «Я сама, сама виновата!» восклицает Ольга на попытки утешения ее матерь старающейся оправдать полученную «двойку» тем, что перед отправлением в школу девочке поручены были работы «по хозяйству».

Такова бесхитростная фабула рассказа и ее мораль.

Теперь посмотрим, в какой мере и мораль, и фабула его оправданы.

Подписанный «Москва, 142 Школа, Ада Левина», рассказ мог быть написан даровитой ученицей или бесталанным педагогом. Но в обоих случаях писавшие его не сознавали, в какой мере, будучи во власти существующих формальных установок, проводимая трактовка темы может оказаться спорной и способной привести к диаметрально противоположным выводам.

Начать с того, что возраст юной героини повести не упомянут, а тем самым не указано какого она класса. Судя по рисунку (представляющему «мать и дочь» (не слишком вразумительному!) Ольге можно дать не более 13 лет, что соответствует III-ему Классу дореволюционной или VI-ому Классу современной Школы.

Убедительнее, чем эти догадки, первая строка рассказа:

— «После 6-ого урока Ольга узнала, что она должна дежурить вечером в Школе...»

Но, позвольте, хочется сказать, для девочки-подростка шесть часов как будто многовато!

И сомнения эти уступают достоверности, когда мы из последующего узнаем, что занималась Ольга «во вторую смену», т.е. с двух часов и до восьми.

Можно уверенно сказать, что не одни только последние уроки но и вообще занятия, которые ведутся «во вторую смену», — мало продуктивны, ибо падают на утомленные измотанные молодые головы.

Не надо быть психологом и членом Академии «Педагогических Наук», чтобы понять, что после пребывания шести часов за партой во вторую половину дня, по возвращений домой в десятом часу вечера, — ни о каком серьезном умственном труде не может быть и речи, и единственное, что возможно и что нужно было сделать, это — провести остаток дня, вернее вечера, на свежем воздухе.

Так именно и поступила наша героиня и ее товарки, вместе с ней отправившиеся на прогулку, затянувшуюся на три часа.

Также понятно, что по возвращении с прогулки, около 12 часов, «уроки делать не хотелось», и вполне резонно: заниматься после полуночи умственным трудом для девочки-подростка было бы недопустимо с точки зрения гигиенической, да и ненужно, во внимание к тому, что для приготовления уроков оставалась утренняя половина следующего дня.

Не угрожало этому и то, что по условиям переживаемого времени, часть утра Ольге приходилось посвятить «работе по хозяйству» («сбегать за хлебом» и «почистить картошку»): от 11 часов утра и до без четверти два (до времени ухода в Школу), времени достаточно, чтобы заняться школьными уроками.

На деле времени для выполнения последних не хватило и «Литература» так и осталась «невыученной». В результате — роковая «Двойка».

Но позвольте, — хочется сказать — да сколько же по Вашему необходимо времени, чтобы достойно приготовить все уроки?

Ведь казалось бы, что трех без малого часов вполне достаточно, учитывая, что предстоит еще сидеть долгие шесть часов за партой, говорим: «сидеть», ибо активно-плодотворно умственно работать шесть часов помимо трех часов приготовления уроков — не под силу даже рядовому среднему студенту.

Тем уместнее спросить: Кто же виновник в злополучной «Двойке»?

— «Почему? Как это получилось? Виновата ли я?» — так спрашивает Ольга.

Внутренний суровый голос — повествуется в рассказе — говорит ей: «Да, виновата, ты могла успеть!» Но тут же, стараясь заглушить этот голос — продолжает автор повести — Ольга упрямо повторяет:

— «Нет, я не виновата, у меня просто нехватило времени!»

Простой до примитивности этот типично-школьный эпизод заслуживает нашего внимания тем более, что в нем, как солнце в капле, отразилась существующая ныне установка школьной жизни и рождаемые ею скорбные антиномии, глухо но болезненно переживаемые для миллионов молодых сердец или их близких.

Но незримо протекающие в недрах школьных стен и семей эти маленькие драмы слишком часто дают поводы к большим трагедиям: разбитым жизням и призваниям, — достаточное основание подвергнуть разбираемый рассказ внимательному объективному анализу.

Не зная, в какой степени рассказ этот привлек внимание профессиональной критики (и сомневаясь в этом!) но считая, что затронутая в нем проблема и тематика вполне заслуживали бы открытой дискуссии по примеру «показательных процессов», — раз вопрос идет о «выяснении виновности», — мы полагали бы уместным разобраться объективно в этом показательном примере, совмещая беспристрастно роли «Председателя Суда», Защитника и Прокурора.

Продолжая предыдущее сравнение, мы констатируем три факта, или, правильнее говоря, объекта нашего суждения:

Начнем с характеристики условий, или обстановки «преступления» — невыученности урока Ольгой.

Приниматься за приготовление уроков после 9 часов, по возвращении из Школы и шести часов сидения за партой, а до этого трехчасовых занятий дома, за подготовлением уроков, т.е. после девятичасового (!) рабочего дня — для девочки-подростка значило бы подрывать сознательно свое здоровье.

В самом деле. Посмотрите, что бы получилось, поступи бедная девочка так, как внушал ей внутренний строгий голос, очевидно голос педагога, — Анны Николаевны:

Программа Дня, вернее «суточное расписание» сложилось бы для Ольги следующим образом:

А на прогулку? А на отдых? А на чтение?

Очевидно, что прогулка включена в ходьбу «за хлебом»

Отдыхом должна служить «картошка»

Чтение вообще не предусмотрено, ибо читать после 9-тичасового умственного напряжения — дано не всякому, читать же по утрам, до Школы разумеется не дело.

Справедливость требует заметить, что самою Школой время, остающееся после окончания занятий во вторую смену не считается по-видимому полноценным или обязательным для подготавливания уроков, как то явствует хотя бы из того, что той же Ольге предстояло после окончания занятий в Школе длительное в ней дежурство.

Но тем самым вся работа по приготовлению уроков переносится на утреннее время и программа дня, вернее суток, отлилась бы в следующем варианте:

После возвращения из Школы (после 8 часов вечера) и пообедав, завалиться спать в 10 часов и вставши в 6, и отведя картошку и хождение за хлебом, взяться за уроки, просидеть за ними должное число часов, не менее пяти, a то и полностью все шесть, затем другие шесть часов пробдеть за партой, чтобы после полудня (двенадцати часов!) сплошной «Учебы», возвратясь домой и пообедав, снова завалиться спать.

Формально — все в порядке, если бы на вопрос: «Охрана детского труда, где ты?!»

Вот как складывалась бы «программа Дня» учащихся во мнении педагогов типа «Анны Николаевны»: двеннадцатичасовой рабочий день для девочки подростка, а включая вынужденные работы «по хозяйству» — четырнадцатичасовой рабочий день!

Что цифры эти не завышены и не являются тенденциозной злостной выдумкой, — доказывается итогами опросов, проведенных до войны по ряду школ и показавшими, что для приготовления уроков на дому для средних, именно 7-8ых классов, требуется ежедневно до 5-ти часов.

И та же цифра подтверждалась личным опытом пишущего эти строки, наблюдением за его сыном в бытность обучения его в одной из «лучших школ»: только «посредственное» приготовление уроков требовало не менее пяти часов, а «оптимальное» — не менее шести (!!)

Нетрудно видеть, что нагрузка эта, утомительная, изнурительная для учащегося в первой смене, абсолютно непосильная при отнесении в Школе во вторую смену, как это имеет место с героиней нашего рассказа.

Но какое до всего этого дело педагогам типа «Анны Николаевны»? способным только ограничиваться фразами: «Ты сегодня не учила урока?» и «влеплением двоек».

Стопроцентный, беспробудный, беспардонный формализм!

И тем менее терпимый, что сопровождается он подлинной духовной травмой, причиняемой и матери, и дочери.

— «Молча выходят они на улицу. У мамы серое, усталое лицо а глаза такие, как будто кто-то очень больно и очень сильно обидел ее...они идут рядом и молчат, и это так тяжело, как будто кто-то повесил им на сердце стопудовые гири.»..

Когда они пришли домой, Ольга разделась и тотчас же ушла на кухню мыть посуду (— что, оказывается, тоже входит в расписание занятий Ольги..).

На заботливое предложение ее матери, — взять на себя эту работу (именно мытье посуды), чтобы сэкономить время для приготовления уроков дочерью, последняя напрасно протестует, ибо после девяти часов учения и последующего дежурства в школе, поздней ночью никакой серьезной умственной работы быть не может и оставшееся время годно только для «мытья посуды».

Но, увы! охваченные лишь одной всепоглощающей заботой — ликвидирования «двойки», словно величайшего позора и бесчестия, — обе, и мать, и дочь, обе уставшие от непосильного труда (мать — после возвращения «с работы», даже «не пообедав», дочь — проведя полусутки на ногах) в двенадцатом часу соперничают в трудолюбии и тягостных переживаниях.

Невольно хочется спросить: Кому и для чего нужны эти последние, эти психические травмы? Это превращение самого светлого, высокого и дорогого в нашей, в мировой культуре, именно литературы в злобную Эринию, угрозу мира и семейного благополучия, злобную фурию, «вцепившуюся» через ту же двойку «в сердце матери» и дочери?

Нам неизвестно, чего именно касался недоученный урок, в чем именно была вина незнания молодой «преступницы», поскольку именно на положении таковой Вы чувствуете состояние и матери, и дочери.

Но думается, что глава, и сюжет случайного незнания, будь то прекраснейшие строки Гоголя, Толстого или Чехова — надолго, а быть может, навсегда останутся в воспоминании Ольги, связанными с этими часами незаслуженных обид и нравственных страданий.

А что эти муки и обиды незаслуженны, — в этом нетрудно убедиться, если после сказанного выше перебрать возможных и предполагаемых виновников невыученности урока по Литературе и плохой отметки.

Всего менее повинна в этом молодая героиня-неудачница рассказа: То, что сама Ольга после первых колебаний (совершенно обоснованных!) позднее склонна взять вину (на деле мнимую!) всецело на себя свидетельствует о ее моральной чуткости, но и о нерасчетливости юных сил:

— «Неправда, я могла успеть, могла найти время, я сама, сама виновата!» повторяет мнимая виновница фатальной двойки.

Да, конечно, можно найти время, если не считаться ни с какими нормами труда и гигиены! Можно найти время и за счет еды, и сна, и отдыха, и всех физических или психических ресурсов и ценою «умерщвления плоти», встав до солнца, бодрствуя далеко за полночь..

Но полезную, неотвратимую порою в жизненном быту эту способность «принажать», форсировать работу не считаясь с силами и временем, возможно оправдать только в особых случаях, как меру экстраординарную... И видеть в этой расточительности сил нормальную методику работы — значит игнорировать все нормы по охране или рационализации труда.

И возвращаясь к мнимой молодой «преступнице» и главной героине повести, хотелось бы ее утешить и сказать: Затратив три без малого часа на подготовку заданных уроков ты неплохо выполнила свою школьную обязанность и если в чем не преуспела то лишь потому, что нехватило времени.

Здоровый внутренний протест самозащиты молодого организма воспротивился тому, чтобы учить литературу и усваивать ее ценою «умерщвления плоти».

В этом смысле приговор наш в отношении главной героини данного рассказа Ольги, может быть только один, именно «Не виновна!»

Еще более безвинно пострадавшей представляется нам мать Ольги, пожилая женщина, мучительно переживающая «двойку» дочери в сознании (совершенно справедливом!), что обременяя дочь работой «по хозяйству», отнимая время от приготовления уроков, она косвенно повинна в получении дурной отметки.

Эту нашу жалость к матери не в силах умалить мнимо-счастливый эпилог рассказа: получение дочерью «пятерки», вызвавшей «улыбку удовлетворения»: охваченная, как психозом, страхом перед «двойкой» и стремлением ее исправить, пожилая женщина не поняла, какой ценой досталась дочери ее «пятерка»: повышением нагрузки умственной ее нагрузки и ударом по здоровью девочки-подростка: не психически и фигурально, но физически, хотя бы и незримо вожделенная «пятерка» нанесла урон, «вцепилась в сердце» но не матери, а дочери.

Тем более уместно опросить второе после Ольги действующее лицо рассказа — педагога «Анну Николаевну».

Ужели — хочется спросить ее — Вы, увидав смущение Ольги, не сочли полезным допытаться, почему хорошая (как это ясно из рассказа) ученица в данном случае не преуспела в усвоении урока? Не поинтересовались тем, как протекают, как распределяются домашние занятия и сколько времени затрачивается на них?

И неужели все эти вопросы Вас, как педагога, не интересуют?

И, переходя от обороны и защиты Оли к наступлению, хочется спросить, но не ее, а педагога, Анну Николаевну:

— «A не думаете ли Вы улучшить, изменить Вашу методику преподавания? И отдаете ли Вы себе отчета относительно того, что значит „выучить Литературу“ для подростка-девочки?»

Не кажется ли Вам, что первое условие для приобщения детей к литературе — насаждение любви к самостоятельному чтению, безотносительно к «отметкам», но как выражение свободного влечения к красотам речи наших чародеев слова.

И не думалось ли Вам, что захвативши молодежь красотами художественной речи и художественных образов, Вам не придется «требовать» «выучивания» литературы, именно поскольку самая ответственная часть работы, освещение и толкование писателей, падет на класное преподавание, знакомство же с самим произведением — на чтение дома и не под угрозой, и не по наказу, или принуждению, но как свидетельство и выражение живой и радостной потребности.

Нe кажется ли Вам, что заменив «зубрение» предмета — увлечением предметом, нудную «учебу» — радостным переживанием, — Вам не придется стимулировать занятия литературой — двойками в журналах, а любовь к поэтам и писателям — психическими травмами детей и их родителей?

Это — во-первых, а теперь второе обращение, не столько к педагогам, сколько к составителям программ, руководителям и авторам господствующих школьных установок.

Не казалось бы Вам рациональным временно понизить механическую роль «классных отметок», во внимание к особым бытовым условиям переживаемого времени, учитывая ту «сверхплановую» специфичную нагрузку, что приходится весьма неравномерно на учащихся столичных школ?

Мы разумеем вынужденное участие подростков и детей в обслуживании домашнего хозяйства: вспомним регулярные, или, что хуже, аритмические отрывания Ольги от занятий то для «бегания за хлебом», то ради картошки и «мытья посуды», т.е. операций, о которых наши дети, обучавшиеся в Средней Школе относительно еще недавно, не имели ни малейшего понятия.

Учитывая между тем, что и сейчас, и в наше время, это отвлечение детей потребностями быта в разных семьях и домах весьма неодинаково, завися от состава той или иной семьи или ее достатков (дети академиков едва ли привлекаются к «мытью посуды» или «беганью за хлебом» ..) должно констатировать заведомую несравнимость внешних бытовых условий для учащихся того же класса той же школы: меньшее наличие, а частью полное отсутствие досуга у детей семей типа, описанного выше (мать-работница, одна лишь дочь, без домработницы..) и обстановку, приближающуюся к нормальной, когда детям не приходится по дому совмещать обязанности школьников и судомоек.

Но признаем это и какой несправедливостью окажется квалифицирование сходными отметками тождественных по виду знаний и незнаний для учеников, живущих в разных бытовых условиях.

Дело одно — неприготовленность уроков там, где учащийся располагает полностью всем своим временем и всем досугом.

И другое дело — там, где, как в рассказе, только что рассмотренном, бедная девочка не приготовила урока частью потому, что отвлекалась по необходимости работой по хозяйству.

И клеймя плохой отметкой неуспешность знания в этом последнем случае, мы, строго говоря, квалифицируем этой отметкой временные неполадки бытовых условий, вынуждающих подростка-девочку столичной школы совмещать обязанности ученицы, судомойки и кухарки, роли «учащейся» и «домработницы».

Нам скажут, что работа по хозяйству. независимо от их прямой полезности, имеют воспитательную ценность, приучая молодежь к общественной работе, к требованиям жизни.

И, однако, забывая, что ко всем этим полезным навыкам возможно приобщить детей- подростков и помимо «бегания за хлебом» и мытья посуды, педагоги, выдвигающие эту «воспитательную роль» работы по хозяйству, обязуются тем самым и зачитывать ее в общий «рабоче-воспитательный актив» учащихся, учитывать ее при задаваний уроков и определении объема таковых, а не карать и не наказывать детей плохой отметкой за домовую работу, вопреки ее полезности.

Нам скажут: Где гарантия, что время, отнятое от приготовления уроков на дому, затрачено на труд по дому, а не на безделье.

Мы ответим: проверять реально повседневно распорядок жизни каждого ученика нельзя, но приобщиться к обще-бытовым условиям учащихся не только можно, но и должно, если и не каждому учителю, то классному наставнику, могущему в сомнительных и спорных случаях сказать, что в неудаче данного ученика приходится на долю нерадения и что — на долю бытовых условий.

И, однако, ценное для общей ориентации и выяснения степени усердия и одаренности эта поправка или ссылка на условия быта, как смягчающее обстоятельство, не может быть учитано в каждом отдельно случае при проставлении отметок из-за невозможности сказать, где в неуспешности ответа и невыполнении задания повинна лень и бесталанность, и где «плошка и картошка».

При подобной ситуации, наличии широкого простора для ошибок и для симуляций остается лишь одно действительное средство: примирения запросов быта и учения, интересов класса и «картошки» —

Радикальная разгрузка существующих программ и в частности уроков задаваемых на дом.

«Сократив то и другое приблизительно наполовину и сведя домашние занятия (приготовление уроков) до былой когда то нормы (2½-3 часа) мы одновременно решаем три задачи:»

Вот в каком виде представляется нам подлинный итог и вывод, вытекающий из объективного разбора приведенного рассказа — скромной школьной эпопеи, закрепляющей в литературной форме ряд типичнейших моментов современной школьной установки в оттенении хозяйственного быта наших дней.

И возвращаясь к нашему исходному вопросу о виновниках фатальной «двойки», черной тенью проходящей по всему рассказу и грозившей подлинным психозом «матери» и «дочери», нетрудно видеть, что последние две наименее повинны в этом темном происшествии, а виноваты в восходящей степени шесть следующих моментов:

«Фетишизм» механической оценки знания учащихся при помощи «отметок», ни в малейшей степени неадекватных понесенному труду, затраченному на приготовление уроков в каждом частном случае.

И это — вопреки тому, что основная первая задача Школы — чутко применяться к требованиям быта, а не игнорировать его, учитывать реальные запросы жизни и ее конкретные возможности, а не абстрактные регламенты и установки.

И ища причины этого отрыва Школы от реальной жизни, мысль невольно обращается с немым вопросом, чтобы не сказать с укором к Учреждениям, ответственным за рационализацию учебной постановки в нашей Средней Школе, за координацию запросов Школы, жизни, быта и реальных подлинные ресурсов, умственных, телесных и ...моральных нашей молодежи.

Только в интересах нашей Школы и — что то же — нашей Молодежи — автор этих строк не счел за умаление своего престижа старого профессора-ученого прервать научную свою работу, чтобы уделить внимание разбору скромной повести, написанной с благими воспитательными целями, но представляющей на деле образец «стихийно- бессознательного» формализме.

И тот факт, что формализм этот неподмеченным остался автором рассказа и Редакцией Газеты — только лишний раз подчеркивает неотложность и значение борьбы с этим великим злом, этими временными сорняками и отходами на светлой ниве школьного образования.